По своей натуре Александр Игнатьевич Шаргей был и генератором идей, и их мыслителем и созидателем. Он обогнал свое время, и многое, из придуманного им, лишь спустя десятилетия, смогли осуществить другие.
Александр Игнатьевич был из тех, кто шел неизвестным путем, открывая людям перспективы для познания окружающего мира. Кроме того, он был слишком непрост и неординарен как личность, чтобы иметь легкую судьбу. Потребовалось время, чтобы то, чему он посвятил свою жизнь, свершилось. И только тогда могло бы прийти к нему широкое признание. Но и тогда его странная, запутанная биография служила препятствием настоящему признанию.
В среде людей, для которых теория полетов в космос была делом жизни, а не пустой фантазией, вклад А. И. Шаргея-Ю. В. Кондратюка был оценен по достоинству еще при его жизни: К. Э. Циолковским и В. П. Ветчинкиным, Н. А. Рыниным и Р. Ладеманом, Я. И. Перельманом и Ф. А. Цандером, А. А. Штернфельдом и Е. Зенгером, С. П. Королевым и В. П. Глушко...
Высоко ценили его талант и те, кому довелось бок о бок трудиться с инженером Ю. В. Кондратюком.
Много лет спустя, построив вместе с Н. В. Никитиным самое высокое в мире по тем временам сооружение — Останкинскую телебашню,— Б. А. Злобин записал в своем дневнике:
“Почему я не говорю о башне, отдав ей 10 лет напряженного труда, с пафосом и так возвышенно, как, можно сказать, она заслуживает. И напрашивается один ответ: каждодневная и упорная работа в 1929-1936 годах с Ю. В. Кондратюком приучила не считать новое чем-то исключительным. Я был смолоду приучен к масштабам и взглядам Кондратюка, привык не смотреть, как он выражался, “выпученными глазами” на то, что рождается впервые в инженерной практике, привык к мысли, что если для дела потребуется, то можно и это превзойти”.
В своих “Воспоминаниях о Ю. В. Кондратюке” в 1925 году Н. В. Никитин останавливает рассказ на безжалостно-безысходной ноте: “Печальная судьба инженерного гения без признания”.
К тому времени уже появились в печати статьи и очерки о Ю. В. Кондратюке. Но слова Н. В. Никитина свидетельствуют о том, что он считал неадекватной оценку, данную современниками, вклада Ю. В. Кондратюка в науку и технику.
Он проявил себя как “инженерный гений” неоднократно — и в созданных им “земных” проектах, и проявив непостижимую по тем временам глубину проникновения в специфику космической инженерии. Но он же опубликовал в своей книге и далекие от чисто инженерных задач планы “изменения климата целых континентов”, мелиорации “в невиданных еще масштабах земной поверхности, “утилизации неисчерпаемых запасов солнечной энергии”. С уверенностью пишет он профессору Н. А. Рынину о будущем, в котором “будет установлено регулярное сообщение с мировыми пространствами”, а “холодные страны... будут обогреты перехваченными за тысячи верст от Земли солнечными лучами”, а Б. Н. Воробьеву — об “области овладения будущей основой энергетики на Земле — энергией ветра”.
Проект крупнейшей в мире Крымской ВЭС, выполненный Ю. В. Кондратюком, сделал его имя известным не только в среде специалистов. О проекте писали газеты и журналы. Итак о Кондратюке знали, слышали, восхищались им. Но только официальное признание его научных заслуг, присвоение ему ученой степени доктора технических наук могло предотвратить его уход на фронт.
Ведущие ученые-ракетчики погибли или томились в сталинских лагерях, и к началу войны мы подошли без мощного ракетного оружия и без его потенциальных создателей. Лишь в ходе войны отношение Сталина к ракетной технике, казалось, стало меняться.
В конце 1945 года в Берлин была направлена государственная комиссия по ознакомлению с немецкой ракетной техникой. Ее работой руководил, досрочно освобожденный в 1944 году, С. П. Королев. Комиссия побывала на бывшей ракетной базе, где под руководством Вернера фон Брауна создавались ракеты “ФАУ-2”. Генерал-лейтенант Г. А. Тюлин вспоминал: “В процессе работы в Германии мы поняли, что если бы не аресты, мы вышли бы на высокий технический уровень еще в конце тридцатых годов. Королева, скажем, не удивили в “ФАУ” решения конструкторского порядка, научная интуиция подсказывала ему ходы, опережая опытные испытания”.
В апреле 1947 года на одном из совещаний у Сталина с участием С. П. Королева был рассмотрен план разработок советского ракетного оружия. В том же, 1947, году в Москве вышло второе издание книги Ю. В. Кондратюка “Завоевание межпланетных пространств”. Знаменательны строки предисловия, которым снабдил это издание его редактор П. Иванов: “Идеи автора в свете современного развития ракетной техники очень близки к осуществлению, несравненно ближе, чем это можно было предположить 18 лет назад. … появление реактивных снарядов, покрывающих сотни километров, и развитие ракетной авиации показывают, что ракетная техника стоит на пороге решения вопроса о межпланетных полетах. С этой точки зрения книга Ю. В. Кондратюка безусловно представляет интерес, так как полнота исследований, проведенных автором, сохраняет свою значимость и на сегодня”.
Через 10 лет, в день столетия К. Э. Циолковского, на торжественном заседании Академии наук СССР С. П. Королев в своем докладе упоминает труды Ю. В. Кондратюка.
А еще через несколько дней, 4 октября 1957 года, весь мир с восторгом повторял на все лады русское слово “спутник”— космической эре было положено начало.
25 декабря 1957 года новосибирская газета “Молодость Сибири” опубликовала заметку, в которой впервые ставится вопрос о необходимости разыскать научный архив Ю. В. Кондратюка. Интерес к нему резко возрастает по мере развития космонавтики.
В 1964 году Институт истории естествознания и техники АН СССР
выпустил том “Пионеры ракетной техники. Кибальчич, Циолковский, Цандер, Кондратюк”,
в котором впервые опубликована рукопись Ю. В. Кондратюка “Тем, кто будет читать, чтобы
строить”; в третий раз публикуется книга “Завоевание межпланетных пространств”. Годом раньше в
Москве в русском переводе вышел труд Краффта Эрике “Космический полет”. Его
автор, в прошлом один из немецких ученых, занимавшихся созданием в годы войны ракеты
“ФАУ-2”, признается:
“Циолковский, Кондратюк, Цандер, Перельман, Рынин и другие
исследователи завоевали для своей страны право называться колыбелью современной
астронавтики”.
Фильм “Хлеб и Луна”, посвященный Юрию Васильевичу Кондратюку,
вышел на экраны в 1980 году. В нем удалось рассказать далеко не все, что о нем к этому
времени было известно. Академик В. П. Глушко в комментарии к фильму о Кондратюке от 20.09.76
г. писал:
“Ряд его оригинальных и важных идей используется в
отечественной и зарубежной космонавтике, а многие другие общепризнанные его идеи
являются неотъемлемой частью ближайших планов покорения космоса человеком. Ю. В.
Кондратюк навсегда вошел в историю космонавтики как один из ее талантливых
пионеров”
После полета в 1965 г. советской космической станции “Зонд-3” были обнаружены новые объекты. Десять наиболее значительных кратеров специальная комиссия АН СССР предложила назвать именами выдающихся ученых нашей планеты: Н. Винера, Э. Галуа, Н. Е. Жуковского, Н. И. Кибальчича, Ю. В. Кондратюка, Г. Лоренца, Г. Менделя, Б. Спинозы, П. Л. Чебышева, Ф. А. Цандера. На очередном съезде Международного астрономического союза, состоявшемся осенью 1967 года в Праге, проект новых названий был утвержден.
Так имя скромного механика элеваторов и бездипломного инженера, мечтателя и талантливого пионера космической эры Юрия Васильевича Кондратюка, словно повторяя нарисованную им собственноручно на обложке своей новосибирской книжки крутую траекторию, облетело нашу планету и вырвалось за пределы Земли. Чужое имя, ставшее волею судьбы его научным псевдонимом, приобрело всемирную славу. И казалось, что теперь, когда этим именем стали называть улицы и площади Москвы, Киева, Полтавы, Новосибирска, настоящему имени никогда не суждено занять место прославленного чужого. |
Новосибирск. |
Двадцать четыре года Александр Игнатьевич Шаргей жил под собственным именем, а затем еще двадцать — под именем Юрия Васильевича Кондратюка.
В его “жизни после жизни” все произошло в обратном порядке: долгие годы он был для всех Ю. В. Кондратюком, а потом вновь стал А. И. Шаргеем.